старинные обряды, связанные с невестой
С момента просватанья невеста оказывается на особом положении: она становится в собственном доме «совершенной гостьей, ничего не делающей, обязанной казаться грустной». В Архангельской губернии просватанная девушка «не занимается почти никакою домашнею работою и никуда не выходит из дома — ни в гости, ни на игрища, ни в церковь. . .» . По материалам, записанным в Ярославской области, «невеста ходит в темном платье до свадьбы, на улицу почти не показывается. До конца свадебного обряда считается как святая» .
Существует достаточное число внешних и даже весьма показательных данных, которые, если не прямо, то во всяком случае косвенно свидетельствуют в пользу предположения об общих представлениях, лежащих в основе свадебного и похоронного ритуалов. К ним относится, например, хорошо известный как по записям XIX в., так и по современным записям факт, что в досвадебный период невеста ходит в темной, «печальной» одежде, т. е. совершенно так, как того требуют траурные обычаи. Невеста венчалась иногда «в девичьем сарафане и в легком шерстяном кафтане черного цвета с белым платком на голове, которые обычно надевали при трауре» . Сваты, обращаясь к родителям невесты, просят назвать приметы дочери-невесты. Родители отвечают: «У нас на девице приметы: белобисерный почелок, сидит в белом шатре, высоком терему, в девьей беседе, в женском порядке, на брусовой лавке, под черной фатой» и т. д. . Когда невесте в бане заплетают косу, она поет:
Черным шелком, черным шелком перестроченная,
Алой лентой, алой лентой перевязанная.
По материалам Калининской, Костромской, Ярославской областей невеста до свадьбы «сидит в темном траурном платье ". Как сосватают, невеста до венца ходит во всем черном» и покрыта черным платком . За ней приезжает черная карета . Невеста, одетая в первый период свадебного обряда в траурные одежды, просит смерть скорую:
Стану я перед господа,
Стану просить я у господа
С небеси смёртки скорые,
Себе скорби тяжелые.
Можно на этом остановиться и не нанизывать более новые аналогичные факты, в которых заманчиво усмотреть отражение исторических корней, сближающих представления смерти и брака. Приведенные данные позволяют нам констатировать, однако, лишь весьма поздние представления, возникшие на стадии забвения и переосмысления содержательной основы обряда. Невеста в своих траурных одеяниях не уходит (даже мысленно) «в смерть», а лишь уподобляет свою тяжкую долю (совершенно реальную в определенных исторических условиях) смерти. Это не более как художественный образ. Потому-то символика черного цвета так легко раскрывается как цвет горя в прямых оценочных характеристиках. Невеста- сирота зовет своих умерших родителей на свой «горький праздничек» — свадьбу:
Ой, только свет милый любимый брат,
Ой, ты сходи-ко, братец, к батюшку!
Ой, да во далече во чисто поле,
Ой, да во широкую в оградушку,
Ой, да на глубокую могилушку,
Ой, да позови, мой братец-батюшко,
Ой, да ты моих-то родных родителей.
Ой-то, вы пришли на мой на горький праздничок.
Черная одежда невесты называется часто «печальной». «Просватанная девица надевает ,,горемычную“ поневу (. . .) которую носили „по печали“, в случае смерти кого-либо из родных» . Черная фата именуется злой («Я слёзам умываюсе, Да злой фатой утираюсе»). Черный шелк в косе (или коса) расшифровывается в ряду общей символики горя типичным для народной поэзии приемом — разгадыванием сна:
Мы тваиму сну придумаим:
Черный шолк — руса каса,
Бел зямчуг — горячи слезы. ..
Для ранних представлений, которые были связаны с главным действующим лицом свадебного обряда — невестой, важно не то, что ее фата была черной, а то, что невеста покрывается фатой, прячет свое лицо. Всю неделю до свадьбы «невеста сидит с подругами завешанная и даже спит, как говорилось, «не сымая фаты». «Наряд, в котором невесту закрывали, как и фатку, не полагалось менять до свадебного дня» , а иногда и более продолжительный срок. После венчания вечером, по материалам конца 80-х гг. XVI в., записанным Дж. Флетчером, «невесту привозили в дом отца жениха, но и там она не снимала покрывала . Только по прошествии трех дней молодые супруги уезжали в собственный дом и молодая жена впервые появлялась здесь без покрывала — «открытый стол». Запрет видеть невесту подтверждается и данными Домостроя. Аналогичный факт был отмечен Н. И. Костомаровым: «В Московии женщина закрыта до того времени, как делалась женой». Только перед самой поездкой к венцу, когда дружка кричал: «Мы не фату приехали смотреть, а невесту!» — невесте открывали лицо. Этот обычай скрывать лицо невесты зафиксирован во многих записях прошлого века."
Обычай закрывания невесты считался не только семейным, но и родовым. Суть его, безусловно, охранительная, но этот оберег имел двойственную природу. С одной стороны, голова невесты покрывалась, и это было необходимым предохранительным средством от вредоносной силы, исходящей от лиминального существа, с другой — это был оберег самой невесты от внешних враждебных сил. Женщина, если она нарушает этот обычай, «навлекает на себя ряд укоров и ограничений вплоть до исключения из семьи и даже из рода. (...) В понятие „закрывания" вкладывается уважение к тому или другому лицу, занявшему по линии родства то или иное положение. Считается, что не закрывающая свое лицо женщина становится к мужчине в недоброжелательное отношение, питает к нему определенную неприязнь, от которой мужчине грозит смерть» . Второй смысл свадебного покрывала проясняется, мотивируется в волшебной сказке. Здесь нарушение невестой запрета показывать свое лицо приводит ее к смерти (или ее сказочному эквиваленту — попаданию в тридесятое царство к Змею, Кощею и пр. Так происходит в «Сказке о Василисе Золотой Косе, Непокрытой красе и об Иване-Горохе»: «Царевна рвала цветочки лазоревые, отошла она немного от матушек — в молодом уме осторожности не было, лицо ее было открыто, красота без покрова (...). Вдруг поднялся сильный вихрь, подхватил царевну, понеслась она по воздуху» .
П. С. Ефименко, наблюдавший в Архангельской губернии невесту, голова которой была закрыта куколем (головной убор, в который обряжали и покойников), отмечал историческую связь свадебной фаты с маской покойного . Г. С. Маслова предполагает, что куколь — «это одна из древнейших форм одежды» . Маска, прикрывающая лицо невесты, сохраняет в обряде свое исконное значение. Слово «маска» у целого ряда народов означает «предок», «изображение мертвого», «смерть». Маска (эквивалент слепоты) свидетельствовала об особой магической силе, свойственной только представителям мира мертвых. Мертвых боялись, не случайно «ряженые иногда опасаются надевать маски («надеть маску значит одеть лицо черта»)».
По свидетельству Джильса Флетчера, подробно описавшего русскую свадьбу XVI в., жених не мог не только видеть, но и слышать невесту до самого того момента, как она окончательно становилась его женой. В течение всего свадебного пира невеста должна была по преимуществу молчать и не снимать покрывавшую ее лицо фату. Запрещалось молодым и есть за общим столом: жених и невеста «до свершения брака не вкушают пищи» . Тот же охранительный смысл заключал в себе и запрет новобрачным касаться друг друга или брать что-либо голой рукой. Отсюда широко известный и строго соблюдаемый в России обычай, по которому новобрачные обязаны держаться друг с другом только через платок. Г. С. Маслова связала с обычаем покрывания рук, распространенным во многих центральных и северных губерниях России, особый здесь покрой одежды (свадебной рубахи и даже шубы) с удлиненными рукавами, спускающимися ниже кисти, а также надевание новобрачными рукавиц в любое время года и т. п.
Все эти ограничительные меры (необходимость закрывания лица, запрет слова, прикосновения и совместной еды) имели кроме охранительного для самих новобрачных еще и другой, дополнительный смысл, который раскроется нам постепенно. Многочисленные запреты, которым должна была подвергаться невеста, как бы суммируются в одном из свадебных причитаний:
Приукрыл меня батюшка
Злой фатой-то слезливою.
Не велел мне-ка батюшко
Широко-то расхаживать,
Далеко-то поглядывать.
Только велел мне-ко батюшко
Ходить по светлой-то свитлице,
Да по одной половицинке,
Мне ступать-то мельтёхонько
Да говорить-то тихохонько.