старинные обряды, связанные с невестой ::: MagicKey.com.ua
магический ключ
магический ключ

старинные обряды, связанные с невестой

С момента просватанья невеста оказывается на особом положе­нии: она становится в собственном доме «совершенной гостьей, ничего не делающей, обязанной казаться грустной». В Архангельской губернии просватанная девушка «не занимается почти никакою домашнею работою и никуда не выходит из дома — ни в гости, ни на игрища, ни в церковь. . .» . По материалам, записанным в Ярославской области, «невеста ходит в темном платье до свадьбы, на улицу почти не по­казывается. До конца свадебного обряда считается как святая» .

Существует достаточное число внешних и даже весьма показа­тельных данных, которые, если не прямо, то во всяком случае косвен­но свидетельствуют в пользу предположения об общих представле­ниях, лежащих в основе свадебного и похоронного ритуалов. К ним относится, например, хорошо известный как по записям XIX в., так и по современным записям факт, что в досвадебный период невеста ходит в темной, «печальной» одежде, т. е. совершенно так, как того требуют траурные обычаи. Невеста венчалась иногда «в де­вичьем сарафане и в легком шерстяном кафтане черного цвета с белым платком на голове, которые обычно надевали при трауре» . Сваты, обращаясь к родителям невесты, просят назвать приметы дочери-невесты. Родители отвечают: «У нас на девице приметы: белобисерный почелок, сидит в белом шатре, вы­соком терему, в девьей беседе, в женском порядке, на брусовой лавке, под черной фатой» и т. д. . Когда невесте в бане заплетают косу, она поет:

Черным шелком, черным шелком перестроченная,

Алой лентой, алой лентой перевязанная.

По материалам Калининской, Костромской, Ярославской об­ластей невеста до свадьбы «сидит в темном траурном платье ". Как сосватают, невеста до венца ходит во всем черном»  и покрыта черным платком . За ней приезжает черная карета . Невеста, одетая в первый период свадебного обряда в траурные одежды, про­сит смерть скорую:

Стану я перед господа,

Стану просить я у господа

С небеси смёртки скорые,

  Себе   скорби тяжелые.

Можно на этом остановиться и не нанизывать более новые аналогичные факты, в которых заманчиво усмотреть отражение исто­рических корней, сближающих представления смерти и брака. При­веденные данные позволяют нам констатировать, однако, лишь весь­ма поздние представления, возникшие на стадии забвения и пере­осмысления содержательной основы обряда. Невеста в своих траурных одеяниях не уходит (даже мысленно) «в смерть», а лишь уподобляет свою тяжкую долю (совершенно реальную в определен­ных исторических условиях) смерти. Это не более как художествен­ный образ. Потому-то символика черного цвета так легко раскрыва­ется как цвет горя в прямых оценочных характеристиках. Невеста- сирота зовет своих умерших родителей на свой «горький праздни­чек» — свадьбу:

Ой, только свет милый любимый брат,

Ой, ты сходи-ко, братец, к батюшку!

Ой, да во далече во чисто поле,

Ой, да во широкую в оградушку,

Ой, да на глубокую могилушку,

Ой, да позови, мой братец-батюшко,

Ой, да ты моих-то родных родителей.

Ой-то, вы пришли на мой на горький праздничок.

Черная одежда невесты называется часто «печальной». «Про­сватанная девица надевает ,,горемычную“ поневу (. . .) которую носили „по печали“, в случае смерти кого-либо из родных» . Черная фата именуется злой («Я слёзам умываюсе, Да злой фатой утираюсе»). Черный шелк в косе (или коса) расшифровывается в ряду общей символики горя типичным для народной поэзии приемом — разгадыванием сна:

Мы тваиму сну придумаим:

Черный шолк — руса каса,

Бел зямчуг — горячи слезы. ..

Для ранних представлений, которые были связаны с главным действующим лицом свадебного обряда — невестой, важно не то, что ее фата была черной, а то, что невеста покрывается фатой, прячет свое лицо. Всю неделю до свадьбы «невеста сидит с под­ругами завешанная и даже спит, как говорилось, «не сымая фаты». «Наряд, в котором невесту закрывали, как и фатку, не полагалось менять до свадебного дня» , а иногда и более продолжительный срок. После венчания вечером, по материалам конца 80-х гг. XVI в., записанным Дж. Флетчером, «невесту привозили в дом отца жениха, но и там она не снимала покрывала . Только по прошествии трех дней молодые супруги уезжали в собственный дом и молодая жена впервые появлялась здесь без покрывала — «открытый стол». Запрет видеть невесту подтверждается и данными Домостроя.  Аналогичный факт был отмечен Н. И. Костомаровым: «В Московии женщина закрыта до того времени, как делалась женой». Только перед самой поездкой к венцу, когда дружка кричал: «Мы не фату приехали смотреть, а невесту!» — невесте открывали лицо. Этот обычай скрывать лицо невесты зафиксирован во многих записях прошлого века."

Обычай закрывания невесты считался не только семейным, но и родовым. Суть его, безусловно, охранительная, но этот оберег имел двойственную природу. С одной стороны, голова невесты покрыва­лась, и это было необходимым предохранительным средством от вредоносной силы, исходящей от лиминального существа, с дру­гой — это был оберег самой невесты от внешних враждебных сил. Женщина, если она нарушает этот обычай, «навлекает на себя ряд укоров и ограничений вплоть до исключения из семьи и даже из рода. (...) В понятие „закрывания" вкладывается уважение к тому или другому лицу, занявшему по линии родства то или иное положе­ние. Считается, что не закрывающая свое лицо женщина становится к мужчине в недоброжелательное отношение, питает к нему опреде­ленную неприязнь, от которой мужчине грозит смерть» . Второй смысл свадебного покрывала проясняет­ся, мотивируется в волшебной сказке. Здесь нарушение невестой запрета показывать свое лицо приводит ее к смерти (или ее ска­зочному эквиваленту — попаданию в тридесятое царство к Змею, Кощею и пр. Так происходит в «Сказке о Василисе Золотой Косе, Непокрытой красе и об Иване-Горохе»: «Царевна рвала цветочки лазоревые, отошла она немного от матушек — в молодом уме осто­рожности не было, лицо ее было открыто, красота без покрова (...). Вдруг поднялся сильный вихрь, подхватил царевну, по­неслась она по воздуху» .

П. С. Ефименко, наблюдавший в Архангельской губернии не­весту, голова которой была закрыта куколем (головной убор, в кото­рый обряжали и покойников), отмечал историческую связь свадебной фаты с маской покойного . Г. С. Маслова предполагает, что куколь — «это одна из древнейших форм одежды» . Маска, прикрывающая лицо невесты, сохраняет в обряде свое исконное значение. Слово «маска» у целого ряда народов означает «предок», «изображение мертвого», «смерть». Маска (эквивалент слепоты) свидетельствовала об особой магиче­ской силе, свойственной только представителям мира мертвых. Мертвых боялись, не случайно «ряженые иногда опасаются надевать маски («надеть маску значит одеть лицо черта»)».

По свидетельству Джильса Флетчера, подробно описавшего рус­скую свадьбу XVI в., жених не мог не только видеть, но и слышать невесту до самого того момента, как она окончательно становилась его женой. В течение всего свадебного пира невеста должна была по преимуществу молчать и не снимать покрывавшую ее лицо фату. Запрещалось молодым и есть за общим столом: жених и невеста «до свершения брака не вкушают пищи» . Тот же охранительный смысл заключал в себе и запрет новобрачным касаться друг друга или брать что-либо голой рукой. Отсюда широко известный и строго соблюдаемый в России обычай, по которому новобрачные обязаны держаться друг с другом только через платок. Г. С. Маслова связала с обычаем покрывания рук, распространен­ным во многих центральных и северных губерниях России, особый здесь покрой одежды (свадебной рубахи и даже шубы) с удлиненны­ми рукавами, спускающимися ниже кисти, а также надевание ново­брачными рукавиц в любое время года и т. п.

Все эти ограничительные меры (необходимость закрывания лица, запрет слова, прикосновения и совместной еды) имели кроме охрани­тельного для самих новобрачных еще и другой, дополнительный смысл, который раскроется нам постепенно. Многочисленные запре­ты, которым должна была подвергаться невеста, как бы суммируют­ся в одном из свадебных причитаний:

Приукрыл меня батюшка

Злой фатой-то слезливою.

Не велел мне-ка батюшко

Широко-то расхаживать,

Далеко-то поглядывать.

Только велел мне-ко батюшко

Ходить по светлой-то свитлице,

Да по одной половицинке,

Мне ступать-то мельтёхонько

Да говорить-то тихохонько.